Минувшей ночью мне, наконец, удалось его победить. Он агрессивно боролся, призвав на помощь сообщников, но я задавил его своим нешуточным интеллектом. Я упрямо скрестил на груди руки, расставил ноги пошире и так стоял, стоял, стоял... Он хотел броситься мне на шею, хотел проскочить между ног, а потом нанести сокрушительный удар в тыл, но я предусмотрел все возможные варианты для атаки и выиграл борьбу за золото. Я знал, что гораздо выше его, и не только в классе; знал, что если войду во вкус, то смогу бороться одновременно с двумя, а то и тремя такими, как он, а уж если поймаю кураж, то и море едва ли достанет мне до купальника. Но я все равно испытывал опасения за исход встречи. Я ненашутку разволновался и поэтому вполне мог провалить этот принципиальнейший матч.
      До двух часов ночи все шло, как по маслу. Я стоял и лениво размышлял о том, отдаться ли мне мыслям о моем прошлом, в котором я так давно не был, или же углубиться в настоящее, сделав упор на свои неразумно оголенные тылы, на море где-то далеко-далеко да на завывающую снежную вьюгу за окном моего дома. После двух мое сердце йокнуло в первый раз, а кровь залпом ударила в голову. Я понял, что должен срочно встряхнуться. Не помешал бы глоток разогретого оливкового масла или кусок маргарина "Хозяюшка" под язык, но ничего этого под рукой не было. Я пошел в кухню попытать холодильник, но, не найдя в нем ни артишоков, ни сливового варенья, был вынужден вернуться на свой пост и продолжить стоя.
      В четыре я позволил себе присесть на стул.
      - Садитесь, - сказала мебель, - на что жалуетесь?
      - Мне плохо, у меня болит здесь и здесь.
      - Раздевайтесь.
      Я опять встал и неторопливо разделся. Но, сложив вещи на стул, я не лег в постель, а продолжил мужественно стоять, еще шире расставив ноги, еще упрямее скрестив руки на груди.
      Уже созвездия Ориона и Кассиопеи прилипли своими раскрасневшимися на морозе, курносыми носами к стеклам окон моего холодного дома. Уже на меня подуло из холодильника, который я по доброте душевной, по недоразумению, неосторожности или неопытности забыл закрыть парой часов ранее. Все они набросились на меня, а я стоял гол-как-сокол пред их суровыми северными лицами и смело принимал вызов. Сердце йокнуло во второй раз, а кровь одним махом отлила от головы.
      Они хотели положить меня на лопатки и задушить своими аргументами. Их доводы были красноречивы и небеспочвенны, и сначала я их слушал, слушал, слушал, но потом смеялся над ними. На их увещевания я им говорил только: "Ха-ха!" Больше я им ничего не говорил на их увещевания! Они норовили ударить меня не в бровь, а в самый глаз, страстно желали провести удар не в пояс, а чуточку ниже, чтобы уж наверняка меня завалить. Но я устоял перед их натиском и выиграл этот острейший поединок. Выиграл, потому что был прав, а они - не-а, не были правы.
      Сегодня мне предстоит еще одна схватка. Я хочу испытать на прочность свои волю и силу. Пожелайте же мне удачи, ведь она мне ой как пригодится! А то иной раз выйдешь среди дня на улицу, начнешь ее к себе призывать, кричать на все четыре стороны: "Э-эй, удача! Ты где? Ты нужна мне!" И только прохожие на тебя оборачиваются и думают про себя: "Вот чудак человек, уж не сбежал ли он из какого срамного места?"
      А в другой раз подойдет к тебе маленький мальчик, потянет за забрызганную проехавшей машиной штанину и скажет: "Дядь, а дядь, тебе плохо, да? Хочешь со мной в песочнице поиграть? Я дам тебе свое ведерко, а ты мне сделаешь куличик." И посмотришь тогда сверху вниз на эту девочку, погладишь ее снисходительно так по головке, как будто ты знаешь что-то такое в жизни, чего она не знает, и подумаешь про себя: "А ведь она, черт возьми, права, эта девочка с куклой! И мальчик с ведерком прав, и все они правы!" И так сразу хорошо, так легко станет на сердце, что захочется бежать по тротуару, всячески расталкивая прохожих, и кричать, кричать, кричать! А они будут на тебя оборачиваться, оборачиваться, оборачиваться...
      Все они правы.