Меня покусали пчелы. Они отчаянно напали, ожидая встретить сопротивление, но я здорово их смутил, с размаху подставив сначала одну, а потом и другую щеку. После этого я подставил глаз и подставил бровь и уже окончательно вызвал в них недоумение и замешательство, а затем симпатию и насмешку.
      Их было много, а я один. Бороться и спорить с ними было нелепо, смешно, безрассудно. Безумно хотелось стать, как они, и с ними за одно, чтобы жужжать и кусаться, жадно нападать и встречать столь недавно желанное сопротивление! Но увы мне: медведь в детстве наступил на ухо, а, значит, мне будет не просто влиться в их монолитный, полигамный хор. Да и зубов осталось не так много, куда меньше, чем, скажем, волос на голове. Но что мне волосы, когда хочется кусать пищу? Что мне панцирь, когда они уже напали и покусали, посмеялись да и полюбили меня – такого глубоко безголосого и голубоглазого, голодного и убогого, голого, больного на голову?
      Что же, я решил, что всё к лучшему. Да и кто, собственно, постулировал, что мне плохо? «Молись, - прожужжали пчелы, - а не то мы покусаем тебя в ключицу и в тазобедренный сустав!» Наивные, они и не догадывались, что были мне не менее желанны, чем стигматы святой Терезе. А что до того, чтобы помолиться, так это же никогда не поздно, просто я снова сегодня не в голосе, не говоря о медведе в недалеком детстве.
      - Нет, я не стану молиться, - бросил я им свой самый решительный вызов. – Лучше уж я подставлю вам лопатку и берцовую кость, чем начну поминать кое-кого лихом, а то и, прости господи, суем! Я даже не стану от вас отнекиваться и отмахиваться, а, напротив, буду вам всячески содействовать и потакать, и способствовать налаживанию взаимного, обоюдовыгодного с большой буквы мира между вами и мною!
      Пчелы смутились пуще прежнего, но жужжать не переставали:
      - Это зачем тебе вступать с нами в мир, да еще обоюдовыгодный и с большой буквы? Ты что, хочешь сорвать нам праздник?
      - О нет, – не сморгнув, отвечал я, – я не хочу срывать праздник, что вы!
      - Что же ты в таком случае хочешь? – продолжали настаивать пчелы.
      - В таком случае я хочу стать, как вы, и с вами за одно. Хочу влиться к вам в улей и жужжать, не переставая, о том, как здорово, что все мы здесь сегодня, и всецело радоваться друг другу, и кусать вместе с вами пищу, и более никогда не откладывать на завтра то, что уже давно следовало сделать сами знаете когда. Ясно?
      - Ясно, - прожужжали пчелы и задумались на секунду. – Что же, ты весьма живо рассказал про свои желания. Раз так, то мы, пожалуй, возьмем тебя к нам в улей, но при одном условии.
      - Каком условии?
      - А вот каком: мы возьмем тебя в улей, если ты споешь нам про паяцев, не рассмеявшись, и поешь анфельцию, анчоус и антрекот, не подавившись. А потом ты протянешь к нам свои руки, и мы по ним ласково посеменим всеми лапками и поперелетаем с одного пальца на другой и с безымянного на большой. Это будет означать самое что ни на есть горячее рукопожатие в знак заключения между нами мира с большой буквы и достижения договоренности в сфере дружбы и сотрудничества, взаимовыручки и нераспространения.
      - Ура! – радостно воскликнул я и, не теряя времени даром, спел на весь крещеный мир Застольную песню из «Травиаты», а затем стремительно схватил со стола сырник и проглотил, как удав устрицу. Оставалось самое главное: обратиться к ним не с речью, но с руками, и обречь себя, наконец, на вечное счастье и кормежку.
      И вот, я никак не мог поверить, что это правда, что так близко я подошел к осуществлению своего такого давнего, тщательно, но вряд ли успешно скрываемого желания. Неужели это правда, что всего через пару мгновений я стану в натуре как они, а за одно и с ними? Неужели это я и есть тот самый человек, кто так мучительно, так долго стремился к ним всеми фибрами своей беззубой, волосатой тушенки, а теперь стоит всего в одном бесконечно малом шаге от них? Я был вне себя от счастья и никак не мог осознать эту внезапную, такую прекрасную новую реальность. Мысли мои смешались, движения спутались и, напрочь забывшись, вместо руки я протянул время, а вместо месяца месячными пролетел год.
      Однако пчел это ни капли не смутило! Когда я опомнился, они были совсем близко и бешено жужжали и кружили вокруг меня, нагнетая температуру. Воздух становился все более горячим и влажным, мои ляжки и подмышки были давно и безнадежно сами знаете в чем. И вот тут-то я и вспомнил о том самом главном, а, вспомнив, мгновенно подобрался и как можно скорее протянул к ним все свои руки! И пчелы простили мне мое смущение и сей же час приняли приглашение к дружбе, а за одно и предложение мира с большой буквы «М» и, наконец, просто за своего!
      - Ну что, - строго спросили меня они, - готов ли ты отправиться с нами туда, к чему так долго и мучительно стремился, если, конечно, не врёшь?
      - Готов! – возбужденно прожужжал я и полетел, окрыленный, на Северо-восток.